Пользовательского поиска
|
Слог Гончарова — вот еще черта для характеристики его
темперамента. Он удивительно плавен и ровен, без сучка и задоринки. Нет в нем
колоритных словечек Писемского, нервного нагромождения первых попавшихся
выражений Достоевского. Гончаровские периоды округлены, построены по всем
правилам синтаксиса — и нет у него своего синтаксиса, своей грамматики, как у
писателей нервного темперамента. Слог его сохраняет всегда один и тот же темп,
не ускоряясь и не замедляясь, не ударяясь ни в пафос, ни в негодование. Это
такой же “объективный” слог, как объективно все творчество Гончарова. Весь этот
огромный запас художественной безмятежности, нелюбви к “беспорядку” и
предпочтения обыденного экстравагантному не мог не привести к тому, что типы
писателя стоят обособленно в ряду типов, созданных другими представителями его
литературного поколения. Рудины, Лаврецкие, Бельтовы, герои некрасовской
“Саши”, которые “...по свету рыщут, дела себе исполинского ищут; все это — жертвы
рокового несоответствия идеала и действительности, роковой невозможности
сыскать себе деятельность по душе. Но вместе с тем, это люди, стоящие на
вершине духовного сознания своей эпохи, меньшинство, люди, так сказать,
необыкновенные. Но рядом с ними должны же были существовать и люди
обыкновенные. Последних-то в лице Адуева и решил изобразить Гончаров в своем
первом романе, но не как противоположность меньшинству, а как людей,
примыкающих к новому течению, но только без стремительности. Относительно этого
основного намерения автора “Обыкновенной истории” долго господствовало одно
существенное недоразумение. Почти все критики литературной деятельности
Гончарова подозрительно отнеслись к “положительности” старшего Адуева. Даже
“Северная пчела”, разбирая в