Пользовательского поиска
|
обсуждению
его носа. Все обсуждение строится Хармсом как накопление имен, одно
наслаивается на другое до такой степени, что Хармс, в конце концов, сам
путается в именах, но эта ошибка не имеет существенного значения и едва ли
обнаруживается читателем, потому что имена не нагружены смыслом. Запомнить их
невозможно, так как они являются безличными функциями. Можно сравнить с
гоголевскими именами, собранными Белым: Бульба, Козолуп, Попопуз, Вертыхвыст,
Шпонька, Чуб, Курочка из Гадяча, Земляника, Яичница, Товстогуб и т. д. У Гоголя
имена конкретны, у Хармса — совершенно абстрактны. Даже когда Хармс использует
имена Пушкина, Гоголя, он использует их как абстрактные понятия, в отрыве от их
исторического значения. Или даже “поперек” исторического значения, как, например,
в миниатюре 1938 года: “… не дает мне покоя слава Жана-Жака Руссо. Почему он
все знал? И как детей пеленать, и как девиц замуж выдавать!”
Помимо
классических рассказов Хармса, где он выступает или как безликий
повествователь-наблюдатель, лишенный эмоций (“Случаи”, “Вываливающиеся старухи”
и др.), или как автор-персонаж, провокационно похожий на прочих персонажей-недочеловеков
(“Меня называют капуцином…”, “Я поднял пыль…”), существует и другая группа
текстов, набросков, с которыми дело обстоит иначе. Это несколько неоконченных
рассказов, очевидно, относящихся к середине или второй половине 30-х годов. В
них авторское “я” либо отсутствует, либо сведено к специфической роли “я”
сочинительского, отсылающего нас к традиции русской классической литературы.
Функцией
“сочинительского я” является, прежде всего, апелляция к читателю, что в устах
Хармса звучит странно, так как в большинстве случаев единственным читателем, к
которому он мог апеллировать, был он сам. Особенностями этих текстов являются и
присутствие “лирического героя”, описываемого в третьем лице, и отсутствие
протоколирования стремительно разворачивающихся событий. Делаются попытки
подробного описания внешности, привычек, ничем не примечательных поступков
одного человека, весьма похожего на самого автора. Например:
“К одному из домов, расположенных на одной из обыкновенных ленинградских улиц, подошел обыкновенный с виду молодой человек, в обыкновенном черном, двубортном пиджаке, простом, синем, вязаном галстуке и маленькой фетровой шапочке коричневого цвета. Ничего особенного в этом молодом человеке не было, разве только то, что плечи его были немного узки, а