морозы, создал себе подобающее, все чувствующее окружение, которое может ясно выразить свои чувства и свое состояние, красота которого по-настоящему жива. Постепенно отходя от самодовлеющей “экзотики Сибири”, Шишков не мог и в окончательном варианте произведения отказаться от поэтических картин дорогих ему мест. “Я люблю оживлять природу, сливать ее в одно с описываемым действием...”, — говорил он. И природа намеренно одушевляется им — она живет, чувствует, соотносится с настроением людей, сообщая книге удивительный по свежести неповторимый колорит. Как олицетворение всей трудной человеческой жизни течет Угрюм-река, посмеиваясь над людьми: “...В природе ее — нечто дикое, коварное. Вот приветливо улыбнется она, откроет меж зеленых берегов узкое прямое плесо: “Плывите, дорогие гости, добрый путь!” — и шитик, сверкая веслами, беспечально движется в заманчивую даль. Но вдруг, за поворотом, нежданно расширит свое русло, станет непроходимо мелкой, быстрой. Стремительный поток подхватывает шитик и с предательским треском сажает на мель. А вода, шумно перекатываясь по усеянному булыжниками дну, издевательски хохочет над путниками, как ловкий шулер над простоватым игроком. Тогда путники, раздевшись, долго с проклятиями бродят по холодной воде, меряют глубину, ворочают булыги, пока не отыщут ход.

И снова тихое, улыбчивое плесо, и снова ему на смену непроходимый перекат или порог...” Подстать природе и люди, живущие здесь — крепкие, суровые, спутанные по рукам и ногам своей жизнью, но в то же время и способные на доброту, сострадание. Осознание единства, как одного из средств выживания, сплачивает их, несмотря на жесткие условия существования. Не редкость среди них и высокая духовность — потому и не удивляет наличие в тайге таких людей, как братья Ананий и Назарий: именно тайга и способна снять с них все грехи прошедшей молодости. Люди справедливы: они готовы даже простить все издевательства над собой хозяина, в ответ на его раскаяние. Яркий пример тому следующая сцена: “...В бараках, в землянках, на приисках, в трущобах загалдел взбудораженный народ. Вперебой кричали, что тушить не пойдут; пусть хозяин поклонится им, уважит их, а ежели нет, тогда не хочет ли он фигу...

— Ребята! Ребятушки! Дети! — взывал Прохор пресекшимся голосом. — Спасайте свое и ваше... Все, что вы требовали от меня чрез начальника Протасова, я обещаю вам исполнить...

— Урра-а-а!.. Ура-а-а!!