В первые дни 1917 года в тетради Цветаевой появляются не самые лучшие стихи, в них слышатся перепевы старых мотивов, говорится о последнем часе нераскаявшейся, истомленной страстями лирической героини.

В наиболее удавшихся стихах, написанных в середине января — начале февраля, воспевается радость земного бытия и любви:

Мировое началось во мне кочевье:

Это бродят по ночной земле — деревья,

Это бродят золотым вином — грозди,

Это странствуют из дома в дом — звезды,

Это реки начинают путь — вспять!

И мне хочется к тебе на грудь — спать.

Многие из своих стихов Цветаева посвящает поэтам современникам: Ахматовой, Блоку, Маяковскому, Эфрону:

...В певучем граде моем купола горят,

И Спаса светлого славит слепец бродячий...

— И я дарю тебе свой колокольный град,

Ахматова! — и сердце свое в придачу.

Но все они были для нее лишь собратьями по перу. Блок в жизни Цветаевой был единственным поэтом, которого она чтила не как собрата по “старинному ремеслу”, а как божество от поэзии, и которому, как божеству, поклонялась:

Зверю — берлога,

Страннику дорога,

Мертвому — дроги.

Каждому свое.

Женщине лукавить,

Царю — править,

Мне славить

Имя твое.

Всех остальных, ею любимых, она ощущала соратниками своими, вернее — себя ощущала собратом и соратником их, и о каждом считала себя вправе сказать, как о Пушкине: “Перья навостроты знаю, как чинил: пальцы не присохли от его чернил!”.

Марина Цветаева пишет не только стихи, но и прозу. Проза Цветаевой тесно связана с ее поэзией. В ней, как и в стихах, важен был не только смысл, но и звучание, ритмика, гармония частей. Она писала: “Проза поэта — другая работа,