сосредоточенность жизни внутренней, вот главное в положении Цветаевой, которая впервые за много лет обрела необходимое уединение. Она полюбила Прагу — “летейский город”, с рыцарем Брунсвиком, “стригущим реку дней” — Влтаву у Карлова Моста. Она сердцем ощутила, услышала “голос сирых и малых”, “прокопченных” трудяг на заводской окраине, у заставы большого города. Прага вселяла вдохновение, словно живое существо, — такою воспринимала ее Цветаева; а жизнь в чешских деревнях позволила ей проникнуться природой — вечной, непреходящей, стоящей над всеми людскими несовершенствами, “земными низостями дней”. В Чехии Марина Цветаева выросла в поэта, который в наши дни справедливо причислен к великим. Самой заветной цветаевской темой в то время стала философия и психология любви. Сама она, разумеется, знала, что такое нелюбовь, гнев, неприязнь. Но в ее романтике не было места таким категориям. Она писала о любви — это понятие было для нее бездонным. Все, что не вражда, ненависть или безразличие, составляло любовь, которая вбирала в себя бесчисленные оттенки переживаний. Отсюда “формула”: “Пол и возраст ни при чем”. Можно влюбиться в ребенка, в старуху, в дерево, в дом, в собаку, в героя романа, в собственную мечту, — любовь тысячелика, а поэт, как считала Цветаева, — “утысячеренный человек”. В Чехии она завершила начатую еще в Москве поэму-сказку-притчу-трагедию-роман в стихах “Молодец” — о могучей, всепобеждающей вопреки всему любви девушки Маруси к упырю в облике доброго молодца. Через страданья, сомнения, забвения — прорыв в синюю высь, к вечному блаженству, “домой”, — вот сюжет этой поэмы, в которой простонародная речь, виртуозно обработанная поэтом, несет в себе трагедийный смысл.

Лирика тех чешских лет продолжила мотивы берлинских месяцев: погружение в “единоличье чувств” — самых разноречивых и равно, как всегда, сильных. Это — взрыв тоски по Родине, но по родине идеальной, не исковерканной, не измученной: “Покамест день не встал // С его страстями стравленными, // Во всю горизонталь // Россию восстанавливаю…”. Здесь же — стихи, исполненные щемящей боли от убогости “жизни, как она есть”, с ее неизбывной нищетой, — отголоски собственных кочевий с квартиры на квартиру: “Спаси господи, дым! — Дым-то, бог с ним! А главное сырость!..”. Уродливость быта только тысячная причина того, от чего “Жизнь — это место, где жить нельзя”. И лирические стихи, обращенные к Пастернаку, они лились вместе с письмами к нему — собрату в не измеряемых земными мерами категориях. И стихи о поэте,