Пользовательского поиска
|
в
своих воспоминаниях: «Она была скорее миловидна. Большой выпуклый лоб, легкий
прищур и без того узких глаз; таинственная, беспредметно манящая улыбка,
которую при желании можно было назвать улыбкою Моны Лизы; кое-где проступившие,
еще бледно и малочисленно, веснушки, слабые руки, едва ли способные что-то
делать. Мне нравилось, когда она молча лежала на тахте с открытой книгой и, не
глядя в нее, чему-то про себя улыбалась. Тут я неизменно вспоминал строфу
Мюссе:
Она
умерла. Но она не жила,
Только
делала вид, что жила…
Из
рук ее выпала книга,
В
которой она ничего не прочла.
Но,
к сожалению, она не всегда молчала».
Евгения
Владимировна произвела на Вильмонта не очень хорошее впечатление, и он сразу же
подумал, что брак этот не будет прочен. И действительно, совместная жизнь
Пастернака и Лурье продолжалась всего 7 лет, несмотря на доброту и терпение
мужа. Дело в том, что Евгения Владимировна недооценивала значительность его как
поэта, как личности исключительной, требующей к себе особого внимания,
нуждающейся в заботе о близких. Она сама была талантливая портретистка, и ей,
очевидно, вовсе не хотелось пожертвовать естественным влечением к этому своему
призванию, как это сделала когда-то в подобных обстоятельствах мать Бориса,
выдающаяся пианистка Розалия, став женой большого художника Леонида Осиповича
Пастернака. Евгения Владимировна не поставила интересы своего мужа-поэта «во
главу угла» их общей жизни. Главное — не поставила внутренне, душевно. Осудить
тут нельзя. Собственное призвание оказалось сильнее, чем любовь, чем осознание
долга. Так эти две дороги и не слились воедино. Оба были людьми искусства, оба
нуждались в заботе, в освобождении от житейских тягот. И оба страдали.
В конце 1929 года в жизнь Бориса Леонидовича вошла другая женщина — Зинаида Николаевна Нейгауз. Когда он познакомился с Зинаидой Николаевной, она была женой Нейгауза. Она тогда была очень хороша собой, и Борис Леонидович влюбился. Его влечение к ней было мучительным. Он ни о чем другом не мог думать, рвался к ней и боялся этих встреч, презирал себя за трусость и заставлял себя приходить на свидания. Эта страсть должна была сломить препятствия, иначе это кончилось бы каким-нибудь несчастьем.