нанимались
сельскохозяйственными рабочими, лесниками, чернорабочими или рабочими, то в 1927 г. эта цифра составила
всего 3 млн. Трудности, порожденные сильным сокращением отходничества,
перевешивали экономические выгоды, принесенные революцией крестьянству,
складывавшиеся из незначительного расширения наделов и снижения косвенных
налогов и арендной платы.
По сравнению с дореволюционным периодом крестьяне проиграли
в очень важной области — при товарообмене, — и обязаны этим они были
экономической политике государства. Промышленные товары были дорогими, плохого
качества и, главное, труднодоступными. В 1925 – 1926 гг. деревня переживала
страшный недостаток сельскохозяйственного оборудования (которое не обновлялось
с 1913 г.).
Государственные же закупочные цены на зерно были очень низкими и часто не
покрывали даже себестоимости. Выращивать скот и технические культуры было
гораздо выгоднее. Этим и занимались крестьяне, пряча зерно до лучших времен,
когда им могла представиться возможность продать его частным лицам по более
высокой цене. Неизбежный в таких условиях рост закупочных цен на свободном
рынке не вдохновлял крестьян на продажу продуктов государству. Дефицит товаров
и заниженные закупочные цены, делавшие для крестьян невыгодной продажу зерна,
заставили их принять единственно логичную экономическую позицию: выращивать
зерновые, исходя из собственных нужд и покупательных возможностей. Эта тактика
крестьян объяснялась, помимо всего, пагубным опытом “военного коммунизма” и
воспоминаниями о продразверстке. Крестьянин, таким образом, производил столько
зерна, сколько было ему необходимо для пропитания и возможных покупок, но при
этом отлично понимая, что стоит властям заметить у него малейший достаток, как
он сразу будет причислен к “классу кулаков”. На самом деле эти “сельские
капиталисты” очень пострадали во время революции. Чтобы оказаться в “классе
кулаков”, достаточно было нанять сезонного рабочего, иметь сельскохозяйственную
технику, чуть менее примитивную, чем обычный плуг, или держать две лошади и
четыре коровы (кулаки составляли примерно 750 тыс. – 1 млн. семей). Сами
критерии (чаще всего неопределенные) принадлежности к кулачеству (“враги
советской власти”) говорили об очень непрочном положении этих землевладельцев,
зажиточных разве что по меркам русской деревни. “Опасность со стороны
кулачества” объяснялась на деле крайним напряжением между властями и
крестьянами, возникавшим каждую осень, когда государственные ведомства и кооперативы
не справлялись с планом по закупке на рынке зерна для города и армии. Поскольку