Пользовательского поиска
|
— Нет.
— Никаких?
— Никаких.
— Вы позволили бы мне говорить что
угодно о вашей матери, о вашей сестре?
— И даже о вашей сестре, — живо сказал
Ринальди.
Мы оба засмеялись.
— Каков сверхчеловек! — сказал я”.
Этот диалог — зеркальное отображение
того, который состоялся между Генри и полковым священником. Только в роли
личности, которой доступны эмоции высшего порядка, более духовной, теперь
выступает Фредерик. Ринальди ближе к земле, к материи. Он говорит о том, что
знает только три вещи, от которых ему “хорошо”: алкоголь, физическую любовь и
свою работу.
Воодушевленной своими новыми
открытиями в области эмоций, Фредерик убеждает товарища, что тот узнает и
другое, отчего “хорошо” на душе, но Ринальди отрицает такую возможность: “…Мы
никогда ничего не узнаем. Мы родимся со всем тем, что у нас есть, и больше
ничему не научаемся. Мы никогда не узнаем ничего нового. Мы начинаем путь уже
законченными”.
Неприглядный натурализм, с которым сталкивается
изо дня в день военный врач, не оставляет сомнений в том, что индивидуум
обречен.
За ужином Пьяный Ринальди выбирает
священника мишенью для своих богохульных острот:
“— Уж этот апостол Павел, — сказал
Ринальди. — Сам был кобель и бабник, а как не стало силы, так объявил, что это
грешно. Сам уже не мог ничего, так взялся поучать тех, кто еще в силе. Разве не
так, Федерико?
Майор улыбнулся. Мы в это время ели
жаркое.
— Я никогда не критикую святых после
захода солнца, — сказал я. Священник поднял глаза от тарелки и улыбнулся мне”.
Фредерик в эти минуты чувствует себя
счастливым. С одной стороны, он в привычной обстановке, в кругу приятелей, он
называет их “братьями по оружию”. Он все снисходительно принимает, потому что
теперь кое-что имеет за душой, свой секрет, свою любовь. Как и священнику, ему
теперь есть куда возвращаться. Того ждет обретение потерянного рая в Абруццах,
а Фредерика мирная жизнь вместе с Кэтрин.
Тем временем пьяные бредни Ринальди
переходят в настоящую истерику: