Пользовательского поиска
|
Таллинн то, что, находясь и в том и в
другом, ты не перестаешь думать о Петербурге.
Питерский воздух и невская вода
отравлены в числе прочих токсинов неким ядом, вызывающим непреодолимую жажду
словотворчества. Давайте же вернемся на полвека назад, в те необычные
пятидесятые: джаз — музыка молодых, “Шипр” — главный аромат времени. Ленинград,
осень 1959 года. На углу Садовой и Невского висит репродуктор, разносятся слова
Хрущева: “Нынешнее поколение молодых людей будет жить при коммунизме”.
Завершается XXI внеочередной съезд КПСС. В Москве принимают новую программу
партии. Ощущая себя уже в предбаннике грядущего литературного коммунизма,
быстро нашли формулу для самоопределения: манифест начинался так: “Мы, дворники
старого искусства, мы, кочегары нового…”
Никто не понял, что именно собирались
делать в этом пролетарском качестве, но из репродуктора хлынули несмолкаемые
аплодисменты, потом бравурная музыка: “Не кочегары мы, не плотники…”
Пропагандистская машина истерически звала к новым высотам (фильм “Высота”) и
славила романтику сварочных работ.
У поколения 60-х начинает умирать страх, внедренный еще в их отцов и дедов, большинство уже утратило инстинкт самосохранения и наиболее яркая и самобытная часть этого литературного поколения спустя четверть века обнаружила себя в самом низу общества: в подвалах котельных и дворницких. Дом состоит из подвала, жилых этажей и крыши. Целое поколение писателей — не вдруг, конечно, и тем более не сознательно — выбирало нежилые уровни. Только там, на задворках жизни, смогла зародиться и существовать независимая русская культура последнего тридцатилетия. Все началось с трещины в доме. Трещина между парадной моделью жизни и той жизнью, которая формировалась по книгам и фильмам, и реальностью: повседневным бытом коммуналок, очередей, нормальной обыденной униженностью каждого советского человека. Трещину эту обнаружили наиболее чуткие из писателей еще в середине 50-х годов [44, 178]. Ощутив, что русский язык стал звучать как-то надтреснуто, ненатурально. Феномен двуязычия поразил официозную русскую литературу, так называемый, советский тоталитарный язык. Следует отметить и то, что тоталитарный язык в русском варианте господствовал гораздо дольше всех иных разновидностей, был гораздо прочней сконструирован. Первым ввел в обиход понятие тоталитарный язык французский философ и писатель структуралист