Пользовательского поиска
|
Авторы
этих произведений скептически смотрят на достижения цивилизации, не питают
почтения к религии, не боятся и не уважают сильных мира сего. Вот два
фронтирсмена, дед и внук, приходят в большой промышленный город: "Не
правда ли, красивый город?" — спрашивает внук деда. "Да,— отвечает
старик,— а особенно он был бы хорош, если бы можно было его весь разрушить и
построить заново".
Дэвид
Крокет во время выборов в конгресс приезжает на место выборов верхом на
аллигаторе и, натравив крокодила на претендента на пост конгрессмена,
заставляет незадачливого политического деятеля с позором удалиться.
"Буйство" западных фронтирсменов — особый комплекс настроений, в
котором стихийный демократизм сливается воедино со столь же стихийным чувством
национальной гордости. За ним стоит сознание своей "первозданной"
мощи и богатейших нерастраченных возможностей. Именно в таком мироощущении Твен
увидел "квинтэссенцию американизма".
Мир
фронтира представлялся Марку Твену "душой" Америки — молодой,
энергичной, по-юношески здоровой страны, и это восприятие целиком определило
внутренний художественный строй одной из его первых книг "Налегке"
(1872).
Построенная
в виде серии очерков, посвященных жизни Запада, эта книга наряду с
"Простаками" может считаться ключевым произведением раннего Твена. Ей
присущ особый внутренний пафос — пафос "сотворения мира".
Новый
Свет в изображении Твена поистине нов. Он родился совсем недавно, и краски на
нем еще не просохли. Их первозданная свежесть так и бьет в глаза. Он переполнен
новехонькими, "с иголочки" вещами, каждая из которых как бы увидена
автором (а вместе с ним и всем человечеством) в первый раз. Созерцая их, Марк
Твен обновляет стершиеся, привычные представления. У каждой, оказывается, есть
свое особое, индивидуальное, неповторимо своеобразное "лицо", своя
жизнь, насыщенная и полная, и писатель воспроизводит ее во всем богатстве
многообразных, бесконечно живых деталей.
Тщательность, обстоятельность твеновского рисунка возвращает реальное бытие и верблюду (сожравшему пальто автора и находившемуся во власти разнообразных эмоций, связанных с этим увлекательным занятием), и койоту (которому "ничего не стоит отправиться завтракать за сотню миль, а обедать за полтораста", он не хочет "бездельничать и увеличивать бремя забот своих родителей"), и полынному кусту, достигающему пяти – шести футов высоты и обрастающему при этом особенно крупными листьями и "дополнительными"