Но, выдавая себя за сторонницу идей Просвещения, Екатерина II привлекала их для обоснования целесообразности самодержавно-крепостнических порядков. Она утверждала в Наказе, что самодержавие является лучшей и единственно возможной формой правления, так как “всякое другое правление не только было бы в России вредно, но и вконец разорительно”. Цель самодержавия — внедрение в подданных “разума вольности”, направление их действий “к получению самого большого ото всех добра”, охранение “безопасности каждого гражданина” и подчинение всех одним законам.

“Мудрец на троне” знал, что говорил и делал. Под “вольностью” понималось позволение делать только то, что разрешали законы, а они закрепляли всевластие дворян и полное бесправие крестьян. Последним оставалось утешаться тем, что “рабы и слуги существуют от сотворения мира” и это “богу отнюдь не противно”, что они должны своих господ, и притом не только добрых, “но и не нравящихся им, любить и почитать”, повиноваться им “от всего сердца”, все их приказания и повинности “охотно, верно и в надлежащее время исправлять”.

Общественно-политические взгляды Екатерины отличались от щербатовских не столько целями и содержанием, сколько тактикой и формами защиты крепостничества, своей мнимо-просветительской оболочкой. Но и это различие сохранялось лишь в первое десятилетие ее царствования.

После Крестьянской войны, революций в Америке и Франции взгляды императрицы Екатерины постепенно сближаются с идеями Щербатова. Единственно, что их по-прежнему разделяет, — это вопрос о размерах власти монарха, о месте аристократии в государстве.

По примеру царицы ее приближенные, многие представители дворянской интеллигенции, владельцы тысяч “душ”, вступали в переписку с французскими просветителями, величая себя “усердными почитателями” и “верными последователями” их учения. Граф А. П. Шувалов прославился в Европе своими дружескими связями с энциклопедистами; они называли его “северным меценатом”, а Вольтер посвятил ему свою трагедию “Олимпия”. Не меньшей известностью у энциклопедистов пользовался князь Д. А. Голицын, на средства которого в Гааге печаталось первое издание запрещенного во Франции сочинения Гельвеция “О человеке”. Во дворце читались, переводились и обсуждались сочинения Монтескье, Вольтера, Руссо. Ради приятного препровождения времени придворная знать сообща переводила последнее произведение Мармонтеля