Пользовательского поиска
|
необходимо
отвергнуть все, что ниже Него, то есть все то, что есть. Только через
“незнание” можно познать Его.
Обращаясь к
следующему приему, соотносящему текст Священного Писания и “Братьев
Карамазовых”, назовем библейскую параллель художественного образа. “Широк
человек... я бы сузил“, — завершает Митя Карамазов свою знаменитую тираду о
красоте, битве двух идеалов: идеала Содома и идеала Мадонны. Так, вновь через
библейский образ, Достоевский углубляет наше представление о человеке, дает
метафизическое понимание его природы. Содом и Гоморра — знаменитые библейские
города, жители которых за безнравственность и беззаконие были сурово наказаны
Богом. Образ Мадонны — католическое именование Девы Марии, Матери Христа —
также один из основных библейских образов. Достоевский расширяет их значение до
символов Добра и Зла, нравственной красоты и развращенного безобразия, битва
которых идет в сердцах людей.
Обратимся к
другому примеру, столь же ярко демонстрирующему скрытую “технологию” создания
художественного образа у Достоевского, невидимой пружиной которого выступает
параллельный библейский образ. Мы имеем в виду аналогию Иван – Фома Неверующий.
Апостол Фома
не хотел верить рассказу о воскресении Христа: ”Если не увижу на руках Его ран
от гвоздей, и не вложу перста моего в раны от гвоздей, и не вложу руки моей в
ребра Его, не поверю” (Иоанн, 20:25). Когда Христос воскрес и явился ученикам
еще раз, Фома воскликнул: ”Господь мой и Бог мой!” (Иоанн, 20:28). Христос же
сказал:”...ты поверил, потому что увидел Меня: блаженны невидевшие и
уверовшие.” (Иоанн, 20:29).
В диалоге
Ивана с чертом, последний говорит: ”А не верь, что за вера насилием? Притом же
в вере никакие доказательства не помогут, особенно материальные. Фома поверил
не потому, что увидел воскресшего Христа, а потому, что еще прежде желал
поверить”.
В этой параллели заключен очень важный смысл. Иван — один из тех “эвклидовских” героев, в душе которых Христос молчит, но молчит не как “умерший Бог” Ницше (в эвклидовском разуме Бог умирает окончательно, без Воскресения, ему нет места в рационалистической системе мироздания), а как замолчавший собеседник — молчит и как бы отвечает. Иван, этот “расколотый” человек, живущий “в эпоху цивилизации”, утративший “источник живой жизни” и непосредственность ощущений, хочет говорить с Ним. Он, атеист, ищет свою