Пользовательского поиска
|
Неразрешимая
мысль, терзающая Ивана, не позволяет ему не только любить, но и жить, по
убеждению Алеши: “С таким адом в груди и в голове разве это возможно?”
“Кризисная
точка” Ивана не совпадает по времени с “точками кризиса” братьев, но включает
те же основные компоненты развития: сон-прозрение, функциональным аналогом
которого является “кошмар Ивана Федоровича”; легенду, которую сочинил когда-то
Иван, а теперь черт рассказывает как свою; символ пути, растягивающегося на
“квадриллион верст” в бесконечной ледяной пустыни вселенной, если не будет в
конце “рая”, “осанны”, “двух секунд радости”. “Точка кризиса” Ивана наиболее
полно раскрывает драматизм преодоления “ада” духовного во имя “рая”, поскольку
персонализирует интеллектуально-нравственное противоречие героя и переводит их
в сценическое действие.
Пространственное
решение сцены Ивана с чертом почти полностью повторяет тот процесс “сжимания”
до положения “у стены”, который мы видели и в сцене третьего свидания Ивана со
Смердяковым. Как и там, Иван преодолевает ситуацию “у стены” приняв “решение на
завтра”: “Завтра крест, но не виселица”.
Но выбор
“крестного пути” и “распятья”, ассоциативно соединяющий нашу мысль с библейским
путем Христа, еще не предопределяет нравственной победы над собой или полного
преодоления “ада”. Алеша, которому “становилась понятною болезнь Ивана”, думает
о брате: “Бог победит!.. или восстанет в свете правды, или... погибнет в
ненависти, мстя себе и всем за то, что послужил тому, во что не верит”.
Невероятная
напряженность выбора обусловливает и поведение Ивана на суде. Само признание
дается ему неимоверным усилием и завершается очень важными словами: ”А я за две
секунды радости отдал бы квадриллион квадриллионов. Не знаете вы меня!”
Приравнивая
себя к герою собственной легенды, пропевшему “осанну” после двух секунд
пребывания в раю, Иван, казалось бы, признает, что “муки гордого решения”
разрешились победой Бога, “рая”. Но “глубокая” совесть его заставляет, помимо
воли, признать и другое: желанной радости духовного освобождения, “христова”
прорыва все-таки нет.
Отметим еще одну структурную особенность романа, связанную с реализацией приема “сюжетного окна”. Событийное действие, стремительно развивающееся на “площади”, “перекрестке”, “улице”, резко замедляется в “точках кризиса”. Напряженный драматизм внутреннего мистического действия здесь