Пользовательского поиска
|
недостаточно;
впечатление кошмара будет нагнетаться вплоть до заключительного абзаца, в
котором над телом убитой матери (разорванное платье, сгустки крови в волосах,
пенистая масса вываливающегося мозга — беспощадное, на грани натурализма — бирсовская
конкретика детали) раздается животный вой мальчика, оказавшегося глухонемым,
хотя раньше в рассказе нет ни намека на это обстоятельство. И снова возникает
обобщенный, превосходящего все границы реального символ страдания и боли —
сильный, быть может, даже избыточно сильный финальный аккорд, напоминающий
эффектные концовки рассказов Эдгара По. “Внешнее и видимое проявление
внутреннего страха” — формула, четко характеризующая поэтику целого ряда его
рассказов, в которых совмещено реальное и фантастическое.
Все эти
рассказы собраны в следующей книге Бирса, чье заглавие “Может ли это быть?”
(1893) является реминисценцией из монолога Макбета: “Разве такое может, словно
тучи летом, пройти бесследно?”. В ней Бирс, главным образом, писал уже не о
войне, а о мирно текущей жизни, которая в его новеллах щедро расцвечена происшествиями
таинственными, многозначительными и пугающими. В последствии, составляя тома
собрания сочинений, он перенес целый ряд рассказов из первой книги во вторую,
подчеркнув единство их проблематики, их художественной сущности. Изменился фон,
на котором развертываются события; сами же события остались неизменными. Как и
прежде, герои сталкиваются лицом к лицу с непонятными им грозными силами, как и
прежде, все решается способностью или неспособностью человека мужественно
противостоять опасностям, угрожающим самому его существованию. Пожалуй, лишь
налет таинственности заметно усилился, загустел. Рецензенты начали поговаривать
об иррационализме и мистике в его рассказах, но точнее было бы сказать о
вызове, который писатель бросал своему излишне рациональному веку, предлагая
объяснить тайны природы, не поддающиеся анализу: от ясно установленных причин к
логично выведенным следствиям.
Время все
поставило на свои места, выявив в рассказах Бирса о “невероятном и страшном”
то, что свидетельствовало лишь о поколебавшейся вере в беспредельное могущество
рациональных концепций, которыми ознаменован XX век. Бирс был человеком своей
эпохи, но эпоха понимала его все меньше, торопясь с выводами об
“эксцентричности и цинизме”. Сборник “Может ли это быть?” остался едва замеченным
при жизни писателя.